Приезжему не стоит готовиться к чему-то торжественному и возвышенному в Стране восходящего солнца. Как ни мудрены религия и искусства Японии, в них нет ничего отпугивающего. Я вспоминаю один японский сад - он был разбит так, чтобы во время полнолуния в пруду отражалась луна. 

Место буквально каждого камня было тщательно продумано, а кусты подстрижены таким образом, что они «растворялись» на фоне холма. Но садовник стер следы всякой искусственности, «затушевал» границы между своим творением и природой. Казалось, нет ничего более естественного и непритязательного, чем эта его работа. Сад выглядел так же неброско и элегантно, как традиционные предметы японского быта: чашечки, аккуратно расставленные на черном лакированном столике, карликовые деревья бонсай, подвижные перегородки - фусума и седзи.

Да, я действительно люблю токийские книжные лавки, полные покупателей, суши — японский деликатес из морского ежа, красочные барахолки, телефонные карточки, переливающиеся всеми цветами радуги, и гостиницы, напоминающие то дворец из «Тысячи и одной ночи», то американский салун, а то Эйфелеву башню - здесь снимают номер на час влюбленные парочки, не располагающие местом для встреч. Мне нравятся девушки в розовых париках из модных кварталов и семенящие по тротуарам старушки.

Мне нравится веселость японцев, их любовь к застольям, молодое сакэ (не водка, а вино, между прочим), фантазии, свободные от всех условностей. Вот куплю оборудование в лизинг и заживу припеваючи, открыв свою лавочку. Нравится мне господин Судзуки - замечательный художник, отказывающийся от денег в стране, где властвуют деньги. После войны он вернулся в родной городишко на севере острова Хонсю. Пишет картины, однако выставлять их, как другие, отказывается. Закончив полотно, сразу несет его мяснику или булочнице, которые помещают его у себя в витринах.

Он превратил свой городок в картинную галерею, но отказывается от звания живого сокровища - «нингэн кокуро» — и от персо­нальных выставок. Отказывается создавать худо­жественную школу, но дважды в неделю препода­ет живопись в психиатрической лечебнице... Когда у него спрашивают, не буддист ли он, поскольку, кажется, ни к чему в жизни не привязан, он отвечает, пряча улыбку: «Не привязан? Ничего подобного! Я боюсь смерти - и пишу, чтобы жить».