Дмитрий целые дни проводит, охотясь на волков. Настроение не самое только для того, чтобы выжить. Их истинный дом, которым они дорожат больше всего на свете, - это бескрайние, тянущиеся до самого горизонта просторы тундры. Северные кочевники не испытывают никакого страха перед белым безмолвием. Трифону 73 года. Говорят, он самый знаменитый охотник на песцов во всей республике Саха. Трифон гордится своей жизнью и достижениями, но похоже, он очень одинок. Морщинистое лицо дышит умом, бледно-голубые глаза смотрят спокойно и проницательно.

Это третья стоянка из тех, которые я наметила посетить. Вместе с Трифоном живут его сын Николай и внук. Жену Трифон похоронил много лет назад. В их лагере нет женщин, и трое мужчин ведут хозяйство сами.

По вечерам Трифон заходит к нам в балок. Ему нравится забота, которой мы с Марией его окружаем. Глаза старика блестят ярче, когда мы готовим ужин и внимательно слушаем его истории о приключениях в тундре. Он улыбается: видно, что тронут. Мы теперь почти как родственники. Он - защитник, смелый и уверенный в себе охотник, а мы - заботливые внучки, хлопочем вокруг него, все внимание... Мне тоже хочется проводить с ним побольше времени. Рассказы Трифона о прошлом можно слушать без устали. Его сыну, похоже, нелегко жить под началом сурового отца.

Подобно любому кочевнику, 30-летний Николай давно привык к коварству тундры и умеет ему противостоять. Но Трифон не торопится уступать ему первенство и до сих пор сам выходит на охоту, расставляя силки в одному ему ведомых местах. Однажды Трифон на закате возвращается домой, и я, завороженная этой картиной, забываю обо всех предосторожностях, обо всех советах моих друзей-кочевников. На термометре -53°С, ледяной ветер хлещет в лицо, а я выскакиваю из балка без неопреновой маски и рукавиц...

«Я только на минутку, иначе Трифон уйдет, и я не сделаю снимок!» - кричу я Марии, которая старается меня удержать. Мария засекает время... Казалось бы - две с половиной минуты, всего ничего! Но я сделала не­поправимую ошибку. И вот рыдаю в балке: половина лица обморожена. Вскоре щеки вспухают так, что глаз почти не видно. Я напугана. Трифон велит ничего не предпринимать: отек скоро сойдет, и кожа восстановится. «Через пять дней, - уверяет он, - как рукой снимет». Чтобы отвлечь меня от грустных мыслей, показывает шкурки песцов, которых поймал в силки. Я покупаю сразу шестнадцать шкурок - это единственная возможность дать Трифону денег, не унизив. А я ведь знаю, как они ему нужны.

Поздно ночью, укутавшись, выхожу из балка полюбоваться северным сиянием. Тишина, гигантские белые полосы дрожат в небе. Над балками не видно дымков: все уже спят. Только в окне одного домика мерцает слабый огонек. Там живет Трифон, и он еще не лег. Я знаю: при свете свечи старик старательно чистит и расчесывает старинными деревянными инструментами приготовленные для меня шкурки. Но это таинство я не хочу фотографировать - буду хранить его в своем сердце...